 |
ДМИТРИЙ ФЕДОРОВ |
e - mail: |
  |
|||
ГЛАВНАЯ ОБО МНЕ УСЛУГИ И ЦЕНЫ ПОРТФОЛИО КОНТАКТЫ |
УСЛУГИ ХУДОЖНИКА И ГРАФИЧЕСКОГО ДИЗАЙНЕРА |
МАСТЕРА ИСКУССТВА О ИСКУССТВЕРенуар Пьер Огюст(Pierre-Auguste Renoir)(25 февраля 1841, Лимож — 2 декабря 1919, Кань-сюр-Мер) |
Из книги: Воллар А. Ренуар. Сезанн./ Пер. с фр. Н.Тырсы, Е.Малкиной. – М.; Республика. 2000 г. – 415 с.ил. "И в самом деле, жизнь Ренуара была размеренна, как день рабочего человека. Он шел в мастерскую с точностью служащего, идущего в свое бюро. Я должен прибавить, что и спать он ложился рано, после партии в шашки или домино с мадам Ренуар; он опасался поздним сном повредить завтрашнему сеансу" "Впрочем, нечего и говорить, что я не так наивен, чтобы утверждать, что в искусстве бывают течения абсолютно новые. В искусстве, как и в природе, всякая новизна есть, в сущности, лишь более или менее видоизмененное продолжение прошлого" "…Литература – прирожденный враг живописи" "Какая необыкновенная эпоха! Три четверти своего времени люди проводили в мечтах! Считалось необходимым, чтобы сюжет откристаллизовался в голове, прежде чем он будет осуществлен на холсте. Можно было слышать такие фразы: “Художник переутомляется; вот уже три дня, как он мечтает в лесу!” И если бы еще вся эта “литературщина” кормила своих приверженцев! Но ведь за исключением немногих, вроде Дюпре, Добиньи, наконец, Милле, которые преуспевали, целая толпа бедняков, принимая всерьез легенду о художнике-”мечтателе” и “мыслителе”, проводила время перед своими неизменно пустыми холстами, оперев голову на руки! Вы можете представить, как презирали они нас, замазывавших свои холсты и старавшихся, по примеру древних, писать радостными тонами картины, из которых была старательно изгнана всякая “литература”. «Мне редко приходится отказываться от заказов на портреты. Когда модель уж совсем дрянцо, я принимаю это как испытание. Художнику полезно время от времени справляться со скучной работой" "Искусство – не для забавы". "Народ в музеях какая чепуха!.. Как-то в Лувре, сидя на скамье, я слышал от проходивших мимо посетителей: “Вот так рожа!” Я подумал: “Что же это такое со мной сегодня?” Уходя, я встречаюсь с другими посетителями и невольно их наблюдаю. Они останавливаются как раз на том месте, которое я только что оставил; один из них восклицает: “Черт возьми, вот так мордашка!” Это об “Инфанте” Веласкеса". "Можно подумать, что для того, чтобы нравиться, совершенно необходимо быть скучным… Мне кажется, кроме того, что публика постоянно боится, что ее «обвешивают». Она хочет быть уверенной, что мы достаточно потрудились над вещью, прежде чем она соблаговолит взглянуть на нее". "Истина в том, что в живописи, как и в других искусствах, нет ни одного, хотя бы самого маленького способа, который мог бы быть превращен в формулу. Вот послушайте: я вэдумал определить раз навсегда дозу масла для разбавки краски, и что же! Я не мог этого добиться. В каждом отдельном случае приходится решать заново. Можно подумать, что вы стали очень осведомленным, научившисъ от “теоретиков”, что фиолетовые тени происходят от противопоставления желтых и голубых, но в действительности, узнав все это, вы еще ничего не знаете. В живописи есть кое-что сверх того, самое существенное, необъяснимое. Вы обращаетесь к природе с вашими теориями, природа же все опрокидывает...". "…работая непосредственно с натуры, художник начинает ограничивать себя передачей действительности, перестает компоновать и скоро впадает в монотонность". "Чтобы покончить с тем, что называли “открытиями” импрессионистов, надо сказать, что все это уже давно было известно, и если старики этим не занимались, то потому, что все великие художники отказывались от эффектов. Передавая природу более простой, они делали ее более величественной. В природе мы поражаемся зрелищем заходящего солнца, но если бы этот эффект продолжался постоянно, он утомил бы нас, тогда как все, что не эффектно не утомляет. Поэтому-то древние скульпторы выражали в своих произведениях возможно меньше движения. Но если их статуи не движутся, мы чувствуем, что они могли бы двигаться. Когда смотришь на “Давида” Мерсье, который вкладывает меч в ножны, хочется ему помочь, между тем как у древних сабля в ножнах, но верится, что ее можно извлечь!". "… единственная наука для художника – музеи". "Розовый бантик инфанты Маргариты — в нем заключено все искусство живописи! А глаза, тело вокруг глаз — какие прекрасные вещи! Ни тени сентиментальности, размягченности!.." "Я знаю, что художественные критики упрекают Веласкеса за слишком легкое письмо. Какое, наоборот, прекраснейшее свидетельство того, что Веласкес вполне владел своим ремеслом! Только владея ремеслом, можно дать впечатление, что вещь сделана в один прием. Но, если говорить серьезно, какая изысканность в этой живописи, такой легкой на первый взгляд!". А как он умел пользоваться черной краской! Чем дальше, тем больше я люблю черную краску. Ищешь, ищешь, напрягаешься, наконец какая-нибудь черная точка, и — как это прекрасно!" "Живопись этих картин — божественна! Пользуясь только лессировками черного и белого, Веласкес находит средство изобразить богатое тяжелое шитье... А “Ткачихи”! Я ничего не знаю прекраснее. Фон этой картины писан бриллиантами и золотом! Кажется, Шарль Блан сказал, что Веласкес был слишком прозаичен, без полета? Вечно эта необходимость искать философию в живописи! Перед шедевром я наслаждаюсь, и с меня этого достаточно! Это профессора находят недостатки у мастеров. Но, может быть, эти недостатки даже необходимы. У рафаэлевского “Архангела Михаила” бедро длиной в километр! А может быть, иначе было бы не так хорошо! И даже сам Микеланджело, признанный анатомист! Я все боялся, не слишком ля расставлены груди у моей “Венеры”, и вдруг мне попадается на глаза фотография “Авроры” с гробцы Юлия Медичи. Я мог убедиться, что сам Микеланджело не побоялся сделать еще большее расстояние между грудями. А посмотрите на “Брак в Кане”... Если бы в этой картине все было построено по правилам перспективы с совсем маленькими фигурками на фоне, — она была бы пуста; и если она так парадна и насыщенна, так это потому, что персонажи заднего плана так же крупны, как и переднего. И даже паркет не уходит по правилам: может быть, поэтому-то она так хороша!.." "Еще одно, что меня восхищает в Веласкесе: его картины дышат радостью, которую художник ощущал, работая над ними. Для живописца недостаточно быть ловким ремесленником; в картине должна сказаться любовь, с которой он обрабатывает свой холст. Этого недоставало Ван Гогу. Говорят: “Какой живописец!” Но его холст не обласкан влюбленной кистью... И потом, все это немножко экзотично... Но попробуйте-ка объяснить этим типам, которые способны так ловко “отбрить” вас в вопросах искусства, что сверх ремесла в искусстве необходимо еще нечто, секрет чего не откроет никакой профессор... тонкость, очарование... а это надо иметь в себе самом. "Английской живописи не существует" "Удовольствия от картин несоизмеримы. И кроме того, когда я смотрю картину одного живописца, я забываю всех других живописцев". "Возьмите, например, готическую колоннаду, главный мотив которой — капустный лист; и вот вы ни за что не найдете ни одного листа, который был бы вполне похож на другой и так же рас положен. То же самое с колоннами: ни одна не тождественна с другой и не поставлена точно против другой. Ни один современный архитектор, начиная с Виоле ле Дюка, не понял, что дух готики в неправильности. Они предпочитают объяснить неправильность неумением. Однажды я заставил прыснуть со смеху толпу архитекторов, которым сказал, что Парфенон — сама неправильность". "Я не признаю прогресса в живописи! Ни в идеях, ни в технике – никакого прогресса!". Р е н у а р. — То какова должна быть цель его (художника) стремлений? Он должен постоянно укреплять и совершенствовать свое ремесло; но к этому путь лишь через традицию. Сегодня у нас у всех — талант, разумеется, но что правда, то правда: мы не умеем рисовать руки, и мы не знаем своего ремесла. Только владея ремеслом, древние могли достичь этого чудесного вещества живописи и этих ясных красок, секрет которых мы тщетно ищем. Боюсь, что теории не помогут нам овладеть этим секретом. Но если ремесло — основа и опора искусства, то это не все. Есть еще нечто другое в искусстве древних, что делает его прекрасным: это — ясность, никогда нас не утомляющая и внушающая представление о вечности произведения. Эту ясность они носили в себе не только потому, что просто и спокойно жили, но еще и благодаря своей религиозности. Они сознавали свою слабость и во всех своих действиях — удачах и неудачах — видели соучастие божества. Повсюду на первом плане у них божество. У греков — Аполлон и Минерва. Живописцы эпохи Джотто тоже избирали себе небесного покровителя. Таким образом, их произведения приобретали то ясное спокойствие, которое делает их столь глубоко чарующими и бессмертными. Но современная гордость человека побудила его отказаться от этого сотрудничества с божеством, которое умаляло его в его собственных глазах. Он изгнал божество и вместе с тем потерял счастье... "Но прежде всего разве нельзя наслаждаться в картине лишь сочетанием красок, которые образуют гармонию? Разве необходимо понимать сюжет?". " Я преуспел, как ни один живописец при жизни; отовсюду сыплются почести; художники хвалят мои работы; стольким людям мое положение должно казаться завидным... И я не могу приобрести ни одного настоящего друга!" "Я не придумал ничего нового, это какое-то продолжение искусства 13 века…". Из книги: Жан Ренуар. Огюст Ренуар. - Ростов-на-Дону: феникс.1997. – 416с. "Будь «поплавком». Надо вести себя в жизни, как поплавок, подхваченный течением ручья". "Ты следуешь течению... те, кто хочет плыть ему навстречу, безумцы или гордецы, не то, еще хуже, разрушители. Время от времени ты делаешь движение рулем вправо или влево, но всегда следуя направлению течения". Сын пишет: «Его теория, которую я теперь понимаю, состояла в том, что все люди, которым удалось сделать что-либо стоящее, поступали не как изобретатели, а как катализаторы уже существовавших, но не известных еще простым смертным сил. Великие люди — это те, кто умеет смотреть и понимать». "Людям, наводящим тоску, лафа. Чем они нуднее, тем ими больше восторгаются". "Им везло — я говорю о резчиках по камню, строивших соборы. Они знали, что всю жизнь будут делать одно и то же: деву с младенцем, апостолов, четырех евангелистов. Меня бы не удивило, если бы оказалось, что иные и ограничивались каким-нибудь одним из этих сюжетов. Какая свобода! Нечего заботиться о том, что рассказываешь, поскольку это уже сделано сотни раз до тебя. Главное — освободиться от сюжета, избежать повествовательности, а для этого надо выбрать что-нибудь знакомое всем: еще лучше, когда вообще нет никакого рассказа!" "…чтобы сохраниться в репродукции, надо быть недюжинно сильным". "Трудное дело скульптура! Живописцы еще изредка встречаются; литераторов и музыкантов - этих хоть лопатой греби. Но чтобы быть скульптором, надо быть святым. Надо найти в себе силу не попасться в западню сноровки и, с другой стороны, не оказаться в ловушке ложной безыскусственности». Задумавшись, он повторял: «Да, после мастеров Шартра я вижу только одного скульптора... это Дега". "Создателям соборов удалось дать представление о вечности. Это было величайшей заботой их времени. Дега нашел способ выразить болезнь нашего века, я имею в виду движение. У нас зуд движения, а людишки и лошади Дега движутся. До него секрет движения нашли одни китайцы. В этом величие Дега". "Скульптуры, сделанные из камня и бронзы, из материалов, не подверженных разрушению, должны быть такими же вечными, как эти материалы. Хочется сказать всем этим умирающим солдатам или матерям с застывшим на устах воплем страдания: успокойтесь, прошу вас, возьмите стул и сядьте". "Ласточка рассекает воздух, чтобы поймать мошку и утолить голод, а не для того, чтобы провозгласить принцип". "Эта идея Руссо, будто люди рождаются, уже все зная, — идея надуманная. Мы родимся, не зная ничего. В нас лишь множество возможностей. Однако открыть их нелегкое дело! Мне понадобилось двадцать лет, чтобы открыть живопись. Пришлось двадцать лет наблюдать натуру и, главное, — посещать Лувр... Я говорю об открытии, хотя на самом деле постиг всего только азы, и провел жизнь за этим делом. Пригласите крестьянина из Эссуа и заставьте его прослушать шедевр шедевров — «Дон-Жуана» Моцарта: он будет до смерти скучать и предпочтет кафешантанную песенку, что бы ни утверждал лицемер Жан Жак Руссо. Тогда все очень просто: надо начинать с такой песенки, но суметь выбрать ее". "Публика одинаково падка на то, что хорошо, и на то, что плохо". "Мода – всесильная штука: она не позволяет видеть того, что вечно". "Я стал писать в светлой гамме потому, что пришло время так делать. Это не результат теории, а потребности — потребности, которая носилась в воздухе, подсознательно ощущалась всеми, а не только мной. Со своими светлыми красками я вовсе не был революционером, а опять-таки поплавком, тогда как официальные живописцы со своим асфальтом были сумасшедшими, потому что надо быть безумцем, чтобы пытаться остановить течение времени. Впрочем, разрушают традиции как раз те, кто будто бы их чтит. Не вздумай сказать, что Бугро преемник Шардена!..". Ренуар, вопреки своим друзьям, одобрял безумство, увлекавшее новых хозяев в вихрь удовольствий. «Это их воспитывает. Они начинают с потаскушки, а та требует особняк с картиной Ватто. Достаточно, чтобы её сутенер был чуть-чуть художником. И кто предскажет? После Ватто ей захочется Мане!". "Я люблю красивые материи, переливчатые шелка, сверкающие бриллианты... Мне бы претило самому в них обряжаться, поэтому я благодарен тем, кто это делает... при условии, что мне дают их писать!.. Впрочем, я не менее люблю писать стекляшки и ситец по два су за метр. Модель создает художник". "Сам факт копирования по десяти раз одного и того же — превосходен. Это скучно, и если бы ты за это сам не платил, то не стал бы этого делать. Однако, чтобы как следует научиться, есть Лувр. Для меня в момент школы Глейра, Лувром был Делакруа". "Провинцализм - это неумение разбираться, говорить, например: Бугро и Сезанн — художники, словно между ними было что-либо общее!..". "Живописцу засчитывается только то, что он запечатлел на холсте. А это не имеет ничего общего с мечтами. Его область — это добротные краски, разведенные добротным льняным маслом и слегка — скипидаром". В другой раз он говорил: "Нужно бродить и мечтать. Работаешь больше всего тогда, когда ничего не делаешь. Прежде чем разжечь печь, надо положить в нее дров" "Он с сожалением признавал, что слишком блистательная женщина не может быть уделом художника. "Наше ремесло сопряжено с терпением и последовательными усилиями, оно не вяжется со сверканием и трескотней романтизма". "Стоит ли говорить о мании писак, которые не понимают, что живопись ремесло, а раз так, то речь идет в первую очередь о вещественных средствах ее выражения. Идеи приходят потом, когда картина уже закончена!". Персонажи Дега и Сезанна, даже очаровательные девушки Ренуара заставляли людей кипеть от негодования. Особенную ненависть вызвала его «Ложа». «Что за хари! И откуда они только их выудили?!» Это были мой дядя Эдмон и прелестная Нини! Сын Сезанна уверял, что возмущенный посетитель плюнул на «Мальчика в красном Жилете» его отца — на того самого, который был оценен в невиданную сумму на аукционе в Лондоне и воспроизведен всеми газетами мира с восторженными отзывами, далеко от 1874 до 1959 года! Он также говорил: «Мы работаем не для критиков, не для маршалов и даже не для любителей вообще, а для полдюжины художников, которые могут оценить наши усилия, потому что пишут сами». Такое утверждение казалось ему слишком узким, он поправил себя: «Пишешь также для мсье Шоке, Ганья и для неизвестного прохожего, который останавливается у витрины торговца и испытывает минутное удовольствие от того, что смотрит на одну из наших картин!» Сын пишет: Я пытаюсь передать суть его мысли, как излагал мне ее отец: железные дороги заменили частные экипажи. Теперь никому не придет в голову отправиться в Лилль в коляске! Почему же художники хотят покровительства меценатов, тогда как их больше не существует? Что может извлечь художник из своего покровителя? В лучшем случае изредка заказ на портрет, который позволяет нам протянуть неделю, после чего возобновляется жизнь впроголодь. Так же как мы путешествуем по железным дорогам с огромными вокзалами и мягкими вагонами, которые оплачиваются сотнями путешественников, точно так же мы должны продавать свои картины торговцам, чьи роскошные заведения будут оплачиваться сотнями клиентов. Время мелкой частной продажи, частного обмена прошло. Мы вступили в эру оптовой торговли. И пока наши маршаны занимаются любителями, мы будем писать далеко от Парижа, всюду — в Китае, в Африке, где угодно, там, где мы найдем мотивы, которые нас вдохновят. Он был признателен Ньепсу и Дагеру за то, что они избавили живопись от тьмы скучнейших обязанностей, начиная с семейных портретов. "Теперь преуспевающий торговец, которому хочется иметь свой портрет, попросту отправляется к фотографу. Тем хуже для нас, разумеется, но тем лучше для живописи". "Важнее всего точно определить то, что ты можешь сделать и чего — нет. Никогда не следует "ударяться в амбицию". "Пинки в зад не могут принести вреда. Забавнее всего, что их никогда не получаешь по заслугам. Но они заставляют держать ухо востро, а это главное". О живописи на природе и в мастерской. "В конце концов, картина пишется для того, чтобы ее смотрели в закрытом помещении, с окнами, которые часто создают фальшивое освещение. Поэтому к работе на природе следует добавлять немного работы в мастерской. Надо отрешиться от опьянения подлинным светом и тщательно проверить свои впечатления в приглушенном освещении комнаты. Затем снова выходить на простор, чтобы набраться солнца!". "Очень мило, разумеется, вздыхать по поводу прошлого. Конечно, я жалею о сделанных вручную тарелках, о мебели деревенского столяра, и времени, когда каждый рабочий мог дать волю воображению и отметить своей индивидуальностью любой предмет домашнего обихода. Сегодня, чтобы иметь такое удовольствие, надо быть художником и подписываться, чего я терпеть не могу делать. Но, с другой стороны, при Людовике ХУ я был бы вынужден писать сюжеты. Самым важным в нашем движении я считаю то, что мы освободили живопись от сюжетов, Я волен писать цветы и называть их попросту «цветами», без того, чтобы у них была своя история". "Хорошо время от времени увлечься чем-нибудь, не имеющим отношения к собственному коньку". "Надо уметь отложить на время холст и дать ему отдохнуть". "Надо уметь праздно побродить". "Надо уметь остановиться и побродить!". "Было бы чересчур большой удачей наперед угадывать то, что получится". «Иногда самые значительные веши открываются последними».188 "Если бы это шло от меня, то было бы творением моего разума. А это так гадко — голый разум!" Вот еще размышления на эту тему: "Чтобы хорошо выразить себя, художник должен скрываться. Вспомни актеров древней Греции с их масками". Или еще: "…Моцарт был достаточно стыдлив, чтобы скрывать от нас свои заботы. Он старался развлечь или растрогать звуками, которые с ним не связаны….Мне хочется обнять и утешить Моцарта. После нескольких минут его музыки он становится моим близким другом и наш разговор приобретает интимный характер". "Когда художник стремится предстать перед публикой обнаженным, то в конечном счете рассказывает лишь об условном персонаже, к тому же им не являясь. Это романтизм с его исповедями, слезами, агониями, а по существу — упражнения комедианта! Зато иногда бывает, что какой-нибудь Рафаэль, который хотел изображать просто милых девушек с маленькими детьми, украшая их названием «святой», сам раскрывается нам с поразительной искренностью". "Не существует ни одного человека, ни одного пейзажа, ни одного мотива, которые были бы начисто лишены всякого, хотя бы крохотного интереса... иногда глубоко скрытого. Когда живописец открывает такое сокровище, другие сразу провозглашают красоту мотива. Папаша Коро открыл нам красоту берегов Лоэна, реки, которая похожа на все остальные; я уверен, что и японские пейзажи не лучше других. Только одно: японские художники сумели найти спрятанный клад". "Впрочем, я тружусь руками. Поэтому - я рабочий. Рабочий живописи". "Живопись не рассказывают, на нее смотрят. Поможет ли тебе, если я скажу, что куртизанки Тициана вызывают желание их ласкать. Когда-нибудь ты сам поедешь смотреть Тициана, и если он не произведет на тебя впечатления, значит, ты ничего не понимаешь в живописи. Мне этого не изменить!". Он также говорил, противореча только что сказанному: "Живопись не смотрят, с ней живут. У тебя есть небольшая картина. Ты лишь изредка на нее смотришь и никогда не анализируешь. И она становится частью твоей жизни. Она действует как талисман. Музей - это только на худой конец. Возможно ли прийти в волнение перед картиной, когда вокруг тебя двадцать посетителей шепчут ерунду? Только если пойти очень рано утром — тогда есть шанс посмотреть как следует". "Леонардо да Винчи мне надоедает. Он мог бы ограничиться своими летательными машинами. Его апостолы и Христос сентиментальны. Я убежден, что эти славные еврейские рыбаки были готовы положить голову за свою веру, но вряд ли у них в глазах было это выражение вареного судака!" Зато Францу Журдену, строителю «La Samaitаiпе», который спросил его, кого он предпочитает — Рембрандта или Рубенса, он ответил: "Я не раздаю премий". "Меня успело утомить мастерство микеланджелов и бернинцев; слишком много одежд, слишком много складок, слишком много мускулов! Я люблю живопись, когда она выглядит вечной... но не твердит об этом; вечность обыденнсти, подмеченная из-за угла соседнего дома; служанка, прекратившая на мгновение скрести кастрюли и тут же превратившаяся в Юнону своего Олимпа!". Живопись Помпей поражала его и по другим причинам. "Они не затрудняли себя теориями. Никаких поисков объемов, а объемы тут! И как они умели добиваться богатства малыми средствами!"… "И как чувствуешь, что тут никто не собирался создать шедевр. Попросту коммерсант или куртизанка хотели расписать свой дом; художник честно старался запечатлеть на пустой стене нечто веселое — и все тут! Никаких гениев! Никаких душевных состояний!". "Впрочем, вполне достаточно яблока на краю стола. Сезанн создал шедевры с яблоком и моделями, от которых я бы отвернулся!". "Нет! Живопись делают ценители. Французская живопись создана мсье Шоке. Итальянская живопись — дело каких-нибудь Борджиа, Медичи и других тиранов, которых бог наделил чувством цвета!". "Быть нищим – не позорно, а вот покупать и продавать акции Суэцкого канала - унизительно!" .Я спросил, верит ли он в сумасшествие Ван-Гога? Ренуар ответил, что нужно быть чуть сумасшедшим, чтобы заниматься живописью. "Если Ван-Гог сумасшедший, то и я тоже. А на Сезанна - хоть смирительную рубашку надевай!.." Он добавил: "Папа Юлий I тоже, должно быть, был сумасшедшим. Поэтому он понимал живопись". "Ныне на стену вешают не картину, а ценность. Почему не прибить к ней акцию Суэцкого канала!". "…совсем непростительно – копировать природу!". "Старайтесь создавать богатство малыми средствами". "Нужно быть наивным человеком, чтобы работать за деньги. Среди богатых больше неврастеников, чем среди бедных. Слава? Она любит простофиль. Удовлетворение выполненным делом? Когда картина кончена, меня занимает следующая". "Любителей, которые понимают в живописи еще меньше, чем хороших живописцев". Перед самой смертью Ренуар сказал: "Кажется, я начинаю кое-что понимать". Заметки Ренуара (выборочно) -----Все, что я называю азами или первыми представлениями об искусстве, воплощается в одном слове: иррегулярность. "Палитра Ренуара сверкала, как новенькая монета. Она представляла квадратную дощечку, которая точно вкладывалась в крышку ящика. В одну из двойных чашечек он наливал чистое льняное масло, в другую — смесь из равных долей этого масла и скипидара. На низеньком столике стоял стакан со скипидаром, в котором Ренуар полоскал кисть чуть ли не после каждого мазка. В ящике и на столике лежало несколько запасных кистей. Одновременно он пользовался всего двумя или тремя кистями. Едва они начинали снашиваться, брызгать или по иной причине не позволяли делать мазок с абсолютной точностью, он их выбрасывал. Старые кисти подле жали уничтожению, чтобы они не попадали ему снова под руку во время работы. На столике лежали также чистые тряпки, которыми он время от времени сушил кисти. В ящике и на столике всегда был порядок. Пустой конец тюбика Ренуар всегда подворачивал, чтобы при вдавливании точно регулировать нужное количество выпускаемой краски. Тщательно вычищенная накануне палитра была всегда безукоризненно чистой, когда Ренуар приступал к работе. Он чистил ее мастихином, а лезвие обтирал бумагой, которую тут же бросал в огонь. Затем он протирал палитру смоченной в скипидаре тряпкой, пока на дереве не оставалось ни малейшего следа красок. Тряпку он тоже сжигал. Кисти мылись в холодной воде с мылом. Он просил осторожно обтирать щетину на ладони. «Нужно быть наивным человеком, чтобы работать за деньги. Среди богатых больше неврастеников, чем среди бедных. Слава? Она любит простофиль. Удовлетворение выполненным делом? Когда картина кончена, меня занимает следующая». «Любителей, которые понимают в живописи, еще меньше, чем хороших живописцев». Из книги: Перрюшо Анри.Жизнь Ренуара. – М:Прогресс, 1979. – 366с. ,,Я пробовал писать мелкими мазками, это давало лучший переход от одного тона к другому, но зато живопись становилась шероховатой, а я этого не люблю. У меня свои маленькие причуды, я люблю ощупывать картину, поглаживать ее рукой». ,,Какая мощь!” — восклицали поклонники искусства Курбе. «Что до меня, — говорил, плутовато поблескивая глазами, Ренуар, — я предпочитаю грошовую тарелку, расписанную тремя красивыми красками, чем километры сверхмощной и нудной живописи”. «Они упрекали Коро, что он переписывает свои пейзажи в мастерской. От Энгра они отплевывались. Я слушал и молчал. Я считал, что Коро поступает правильно, и тайком упивался прелестным животом «Источника» и шеей и руками «Мадам Ривьер». "Заниматься росписью — для меня ни с чем не сравнимое наслаждение”. "На мой взгляд, картина должна быть приятной, веселой и красивой, да, красивой! В жизни и так слишком много тяжелого, чтобы еще это изображать. Я прекрасно знаю, трудно убедить, что живопись может быть по-настоящему великой, оставаясь веселой. Оттого, что Фрагонар смеялся, его поспешили зачислить во второсортные художники. Людей, которые любят посмеяться, всерьез не принимают. Публика всегда будет восхищаться искусством, застегнутым на все пуговицы, будь то в живописи, в музыке или в литературе». «Я всегда старался писать людей, как прекрасные плоды». «В Париже наберется едва ли 15 любителей искусства, которые способны оценить художника, не выставляющегося в Салоне. Зато 80 000 не купят у тебя даже кончика носа, если ты не в Салоне…». «Вот если бы меня упрекнули, что я пренебрегаю своим искусством или из глупого тщеславия жертвую своими убеждениями, я бы понял критиков. Но поскольку ничего подобного нет, им не в чем меня укорить». «Черный цвет – да ведь это же король цветов!». «Я не собираюсь поддаваться маниакальному убеждению, будто картина становится хуже или лучше в зависимости от того, где ее выставили. Иными словами, я не собираюсь терять время в обидах на Салон. Не хочу даже показывать, что обижаюсь». «Дега усиленно отрицает цвет, — сказал однажды Ренуар. — Однако сам-то он колорист, просто он не любит цвет у других, вот в чем суть”. "Когда смотришь на произведения великих художников прошлого, понимаешь, что нечего мудрствовать. Какими отличными мастерами своего дела были в первую очередь эти люди! Как они знали свое ремесло! В этом заключено все. Живопись — это не какие-то там мечтания... Право, художники считают себя существами исключительными, воображают, будто, положив синюю краску вместо черной, они перевернут мир». О фресках Ватикана: «Это прекрасно, и мне следовало увидеть это раньше, — замечал Ренуар не без грустя. — Это исполнено знания и мудрости. Рафаэль не стремился, как я, к невозможному. Но это прекрасно. В живописи маслом я предпочитаю Энгра. Но фрески великолепны своей простотой и - величием”. «И чувствуется, что они вовсе не стремились высидеть шедевр. Какой-нибудь торговец или куртизанка заказывали художнику роспись своего дома, и тот старался оживить гладкую стену — вот и все. Никаких гениев! Никаких душевных переживаний! .. В наше время все мы гениальны, допустим, но одно безусловно — мы уже не умеем нарисовать кисть руки и не знаем азов нашего ремесла». «Я как школьный ученик. Чистая страница должна быть заполнена без помарок - и на тебе! — клякса. Я все еще сажаю кляксы, хотя мне уже сорок лет”. «Мне нравится живопись, когда она выглядит вечной». «Что ни говори, с тех пор как умерли Медичи, хорошо, что существуют торговцы картинами». "Самое важное для художника — знания, обретенные в музеях”. "Все великие художники отказывались от эффектов . . . Нет ничего, помимо классики. Чтобы угодить какому-нибудь любителю, пусть самых что ни на есть королевских кровей, музыкант не мог бы добавить к октаве ни одной ноты. Он вынужден неизменно возвращаться к ней. То же самое и в живописи”. "Мне жаль мужчин — покорителей женщин. Тяжкое у них ремесло! День и ночь на посту. Я знавал художников, не создавших ничего достойного внимания: вместо того чтобы писать женщин, они их соблазняли”. «Вы полагаете, что Буше писал так себе, что ж, попробуйте…Это кажется легко, да…Да это и было легко … для него! Видно, как его кисть ласкает плечо, ягодицу… попробуйте сами!». «Поймите наконец: никто ничего в этом не смыслит, и я тоже не смыслю. Единственный барометр, указывающий ценность картины, — это аукцион”. «Вы хотите стать императором живописи? — сердито бросил он Анкетену. — Нет больше императоров!”. "Я не знал, хорошо ли, дурно ли то, что я делал, но я достиг ступени, когда это уже было мне совершенно безразлично». «Когда я сам сочту себя зрелым живописцем, у меня уже не станет сил». «Четыре дня назад мне стукнуло 50, и если в этом возрасте еще ищешь – это, пожалуй, поздновато». В Гааге Ренуар открыл для себя Вермеера. ,,Поверите ли, он хорошо выдерживает соседство с Рембрандтом, этот исполни!”. Что до самого Рембрандта, то, разумеется, Ренуар признавал его величие. ,,Но на мой взгляд, он немного ,,для мебели”. Я предпочитаю картины, которые радостно оживляют стену. Вот когда я стою перед «Финеттой»…Мне говорят: Рембрандт куда сильнее Ватто. Слава богу, я и сам это знаю! Но радость, которую дарит вам та или иная картина, ни с чем не сравнима». «Папаша Коро говорил: «Когда я пишу картину, я хочу быть простаком».Я в этом немного сродни Коро». "Не будь на свете грудей, наверное, я нипочем не стал бы писать фигуры ... Нагая женщина может выйти из волн или сойти с постели. Назовите ее Венерой или Нини — все равно, лучше ничего не выдумаешь". "У меня нет ни правил, ни метода. Я рассматриваю обнаженную модель. Существуют мириады мельчайших оттенков. Я должен найти те, что превратят эту плоть на моем холсте в нечто живое и трепетное». «Первейший долг миллиардера – тратить свои миллиарды». "Не нужно самолюбования, но и не стоит считать себя хуже других. Надо знать самого себя, знать себе цену. Когда я гляжу на картины старых мастеров, то кажусь себе карликом рядом с ними. И все же, думаю, среди моих работ найдется достаточно таких, которые обеспечат мне место в ряду художников французской школы. А я очень люблю эту школу — ясную, обаятельную и представленную такими великолепными мастерами... И столь бесконечно далекую от всякой шумихи!” Иногда, после очередного сеанса разглядывая свой холст, он, смеясь, восклицал: ,,Кажется, сегодня я был чуть-чуть гениален!”. «Я теперь понимаю, что такое слава. Это когда толпа бездельников зовет тебя «дорогой учитель». «Все, что принадлежит искусству, все, что прекрасно, вызывает у меня дрожь, словно при купании, когда входишь в воду». «Модель должна присутствовать, чтобы зажигать меня, заставить изобрести то, что без нее не пришло бы мне в голову, и удержать меня в границах, если я слишком увлекусь». 1910 год: "Только теперь, кажется, я делаю то, что хочу”. «Правда — я счастливчик. Я ничего другого не могу делать, как только писать картины». «Произведение искусства должно вас взволновать, захватить, увлечь. Так художник выражает свою радость. От него исходят волны и вас захватывает его страсть». «Когда человек хочет чего-то добиться, он не измерят свой успех размером заработка. Двадцатьлет подряд у меня не покупали картин. Мои обеды были скудны. Денег не было, но я об этом не думал, я думал о том, каковы мои успехи в живописи». "Но я подписал эту акварель, — сказал Ру-Шампьону художник, — и, значит, она хороша. По нынешним временам, если я вздумаю усесться на мою палитру, а потом от моих штанов отрежут испачканный красками кусок, мне достаточно будет поставить на этом куске мою подпись, чтобы его тут же объявили чудом искусства. А вот на мои шедевры в свое время плевали!”. «Я всегда пугаюсь, когда ко мне приходят молодые художники и расспрашивают меня о задачах живописи. Некоторые даже берутся объяснить мне, почему я кладу красные или синие тона в том или другом месте моей картины. Конечно, у нас трудное, сложное ремесло, и все сомнения мне понятны. Но необходима хоть капля простоты, простодушия”. Другие стремились выпытать его анализировать состав его палитры. «Это фармацевтика, а не искусство, — говорил художник. — Сегодня людям хочется все объяснить. Но если можно объяснить картину, значит, это уже не искусство. Какие два качества, на мой взгляд, отличают произведение искусства? Его невозможно ни описать, ни повторить…». «Я всего лишь простой человек, наделенный кое-какими достоинствами и множеством недостатков. Но я знаю это и поэтому чужд гордыни». «Кажется, я уже немного умею писать картины. Мне понадобилось более полувека, чтобы добиться этого, хотя до совершенства еще очень далеко».
|
© 2011 Москва. Авторский сайт художника и дизайнера Дмитрия Федорова. Живопись, графика, дизайн монет и медалей, графический 2D дизайн. При использовании материалов сайта, желательна ссылка на сайт. |
|
КОНТАКТЫ |